Воспоминания писателя и журналиста Римантаса Грейчюса, сосланного вместе с семьей в 1949 году на нижнеудинскую землю
День 25 марта 1949 года на всю жизнь врезался в мою память. Мой отец в то время работал директором гимназии в небольшом городке Пагегяй, а на рассвете того памятного дня нас подняли стук в дверь и грубый голос: «Открывай, энкаведе». Мы поняли, что предстоит депортация в Сибирь, а ведь еще несколько дней назад на школьном концерте пели: «Сталинской улыбкою согрета радуется наша детвора». Мне шел одиннадцатый год. Сталинская улыбка вмиг улетучилась.
Нас поселили в вагон для перевозки скота и везли в основном по ночам. Двери вагона солдат широко распахнул 17 апреля на железнодорожной станции Нижнеудинск, пассажиров переселили на территорию какой-то автошколы, откуда на грузовиках стали развозить в неизвестность. Наш грузовик миновал Каксат, затем – Укар, и вскоре нас и еще две семьи высадили в Соловьевске, где в бревенчатых бараках жили ранее привезенные ссыльные литовцы и украинцы, занимавшиеся заготовкой живицы. (Заготовкой занимался Нижнеудинский химлесхоз с директором Ситнянским во главе). Встретили нас комендант-лейтенант МГБ и технорук. Нашей семье из пяти человек «вручили ордер» на проходную комнату в бараке площадью в шесть квадратных метров.
Вскоре отцу (пожилому человеку с высшим образованием, в совершенстве владевшему несколькими европейскими языками) вручили инструмент, с помощью которого он должен был освоить профессию вздымщика. И началось. Ранним утром каждого дня он должен был преодолеть около четырех километров до места своей работы, весь день «гулять» от сосны до сосны, вырезая на их стволах хаком желобки (для этого нужна была физическая сила), вечером по лесным тропинкам преодолеть те же четыре километра до дому и успеть (он был назначен старшим барака) отрапортовать коменданту, что все в бараке проживающие головы имеются в наличии, никто не сбежал.
Так он проработал недели три. А затем, вернувшись вечером, не смог дойти до лейтенанта и с высокой температурой упал в обморок. Утром явившийся комендант обозвал его симулянтом и велел немедленно отправляться в Укар, где работал медпункт. Пригрозил: «Явишься без справки, в карцер как симулянта посажу».
Я не знаю, как дошел отец до Укара с температурой под сорок. Там его приняла молоденькая врач, осмотрела, ужаснулась, что из Соловьевска он пришел пешком, и заметила: «Вы очень хорошо говорите по-русски и вообще не похожи на простого рабочего. – Спросила: – Кем вы работали в Литве?» Услышав, что директором гимназии, произнесла всего два слова: «Конец света».
Женщина вручила отцу необходимые лекарства и коменданту адресованную справку, в которой написала, что этого человека запрещается использовать на физических работах. Потом побежала к председателю колхоза, выпросила у него лошадь с телегой, и пожилой колхозник увез отца в Соловьевск.
Нахмурился комендант, прочитав справку, но не стал врачу перечить: отец был назначен помощником бухгалтера.
А потом, когда все выше стало подниматься солнышко и с крыш зазвенела капель, когда в глубине тайги появились первые бараки нового участка заготовителей живицы Игнит, отец был назначен туда бухгалтером.
Еще в раннем детстве знакомый учитель музыки научил меня играть на рояле. Потом отец купил мне аккордеон, инструмент мы смогли привезти в Сибирь. И вот как-то заглянул к нам некий Дмитриев, он был наслышан, что мальчик умеет играть, и попросил отца пустить его поиграть на танцах, которых в Игните еще не было. Пустил меня отец, но Дмитриеву сказал, что мальчик играет только литовские мелодии.
И я заиграл простенькие литовские вальсы и польки, молодежь в просторном бараке поистине отводила душу, а когда Дмитриев стал мне напевать Цыганочку, я тут же ее сыграл на слух, да еще с выходом. Когда веселье завершилось, Дмитриев снял шапку и объявил: «Надеюсь, вы поняли, что мальчику за труд надо заплатить, так что раскошеливайтесь». И я вернулся домой с первой в жизни зарплатой в руках.
В Игните не было школы, она, начальная, работала лишь в соседнем участке Красивая Елань (этот крохотный населенный пункт, в котором жили ссыльные немцы и украинцы, исчез еще в советское время), и отец отправил меня туда в четвертый класс осваивать русский язык. Впрочем, в Литве я уже учился в шестом классе, так что здесь в четвертом был на голову выше одноклассников, здесь мне следовало «подковаться» лишь в знании русского языка. Но выше их я был только по знаниям, а по возрасту некоторые крепко обошли меня и невиданного им литовца приняли как объект для издевательств.
Все четыре класса одновременно учила молодая красавица Валентина Васильевна (увы, фамилию запамятовал). Она сразу взяла новичка под свою опеку, а наиболее хулиганистых подростков поставила на место, меня сделала консультантом слабаков по математике, иногда приглашала к себе домой, подкармливала. Я тогда по-детски решил, что женюсь (а мне-то шел всего 13-ый год!) только на русской девушке и обязательно на Валентине.
И – о чудо! Ведь именно так и произошло. Женился я именно на сибирячке Валентине Комаровой, и прожили мы с ней в любви и согласии 60 лет. Только, увы, ее уже приютила та литовская земля, которую она смогла полюбить вместе с ее простыми людьми.
В 7-ом и 8-ом классе я учился в Атагае. Здесь начал пробовать свое перо, а моим добрейшим наставником стал учитель русского языка и литературы Николай Никитич Логинов. Возможно, потому спустя годы я стал дипломированным учителем русского языка и литературы.
В Атагае я подружился с одноклассником Леней Сидоренко – впоследствии Леонид Иванович, незаурядная личность, работал директором Атагайской средней школы. Его родители, когда я забегал, непременно усаживали меня за стол, они излучали так необходимое подростку тепло. Спустя многие годы, когда я в Литве возглавлял редакцию газеты, Иван Титыч дважды приезжал ко мне, это был добрейший человек, бывший фронтовик.
Полюбил я своенравную Уду, от Укара до Атагая избороздил ее на лодке, знал рыбные места и местных рыбаков, которые научили меня вязать сети и плести корчажки.
Несколько лет назад журналистка одной республиканской газеты, выходящей на литовском и русском языках, взяла у меня интервью. Ее интересовал мой взгляд на то далекое сибирское прошлое. Интервью получилось довольно объемным, а его заголовок вызвал у меня улыбку: «Сибирь Р.Грейчюсу остается своей». А ведь правильно подметила журналистка! Сибирь я считаю второй своей родиной так же, как моя Валентина своей второй родиной считала Литву. Сибирь закаляла и вытачивала мой бойцовский характер, а ее людям, отогревавшим меня от коварной сталинской улыбки, за их сердечность и доброту я и сегодня готов в пояс поклониться.